Март 2012 года. Позади новогодние праздники с шампанским и салатами, подарками и поздравлениями, Рождество, Масленица, выборы. Все как обычно, все та же обреченность на просмотр TV. Специально до марта не писал, хотел отбросить все наносное, мимолетное, эмоциональное. Не получилось, остается тяжелый осадок от ТV - неужели это и есть все, чем ныне богата наша культура: поющие трусики и «звезды», чей срок «любови цыганской короче» (А. Блок)?

Желчный, но пронзительный древнеримский философ Боэций презирал народную молву и вкусы за то, что не могли они отличить красоту и добро от пошлости. А сегодня, в эпоху тотального знания, можем ли мы отличить их, противостоять пошлости? Если З. Гиппиус в начале прошлого века предупреждала, что в русской литературе происходит переход от «понятного о понятном к непонятному о непонятном», то мы б мечтали о таком непонятном, но сложном, высоком. Не хотелось бы цитировать (сатирик М. Задорнов делает это лучше...) отрывки из современных песен, ибо виден явный эстетический диссонанс от восприятия их и песен, фильмов прошлого столетия. А ведь прошло более 20 лет, иль здесь «не бывает благодатных времен»? А может, сама культура, продавшая себя за рюмочку похвалы (В. Розанов), попав в прокрустово ложе рынка и постмодернизма, ищет свои новые пути? И человек праздный (Т. Веблен) когда-то поневоле осознает: Simus ut sumus aut non simus - «останемся как есть или перестанем вовсе быть». Или же как в советской песне: «Если долго мучиться, что-нибудь получится».

Не надо, уже получается, и неплохо! Засилье пошлости и откровенного хамства.  Если француз Делиль (18 в.) каялся, что в литературу впервые ввел слово «корова» (обозначающее нечто низменное), а в 70-х годах прошлого века мат был уделом, в основном, эмигрантской литературы а-ля Ю. Алешковский и К°, или же маргинальных писателей. Сейчас же это даже не эпатаж, это modus vivendi современной эрзац - интеллигенции. И все это становится тотальным, общепринятым, чуть ли не обязательным (да здравствует цензура?). А дальше - по М. Хайдеггеру: «бытие с другими» полностью растворяет свое присутствие всякий раз в способе бытия «других». Мы наслаждаемся и веселимся, как люди веселятся, мы считаем, смотрим и судим о литературе и искусстве, как люди смотрят и судят, но мы и отшатываемся от «толпы», как люди отшатываются; мы находим «возмутительным», что люди находят возмутительным... Эта срединность, намечая то, что можно и должно иметь, следит за всяким выбивающимся исключением. Всякое превосходство без шума подавляется. Все оригинальное тут же сглаживается как издавна известное (к вопросу о барьерах на пути на экран). Забота срединности обнажает... «уравнение всех бытийных возможностей». В этом мире все строится на стремлении стать «как все», поэтому оказывается, «что никто не тот, кто должен за что-то постоять».

В неподлинном существовании индивид оказывается жертвой видимости, воплощенной в повседневности, ему необходимо найти себя, проявить способность быть самостью, вырваться из банальной повседневности. Выходом из этого, убежден М. Хайдеггер, является голос совести. «Совесть вызывает самость присутствия из потерянности в людях», подталкивает к стремлению реализовать себя.

В своей книге «Ступени органического и человек» Х. Плесснер пишет: «Человек, не понимающий своей эксцентрической трагедии, выходит в мир обнаженным и беззащитным, он (человек) обречен быть объектом насмешек. Но есть спасение от этого - Искусство». Но искусство стоящее, настоящее, гуманное, а не эрзац - образцы, которые нам постоянно навязывают.

Екатерина II объясняла В. Храповицкому, что-де «оттого и погибла Франция, qu`on tombe dans la crapule et les vices. Опера Буфф всех перековеркала». Ведь действительно, история ничему не учит. Ведь такая же вакханалия погубила Древний Рим (Э. Гиббон «Упадок и разрушение Римской империи» или некогда популярный фильм «Калигула») и Францию. Когда Париж стал центром «новизны», городом-символом, испытанием, экзаменом, Ж. Гобино отмечал, что «за городскими воротами начинается совершенно другой народ, с другими ценностями». Быть в Париже означало быть модным, салонным и светским. Вся Европа осуждала Париж за это, но хотела б заполучить у себя такое же, и оплачивать труд французских наставников (мода на французских гувернеров и учителей музыки, танцев и т.д.). Неслучайно аббат Галиани называл Париж «ce café de l'Europe», европейской кофейней.  Власть моды (некая аллюзия на наш шоу-бизнес) нигде не тиранит людей больше, чем в Париже, ее (моды) власть более не ограничена, чем власть короля (лорд Честерфилд).

В «воспоминаниях» Казановы описывается «посвящение в Париж», где «Боги, которые обитают здесь, хотя им и не воздвигают алтарей, суть новизна и мода». Происходит переход к «гинекократии», к феминизации общества (И. Бахофен), когда самые сложные государственные вопросы решались в салонах, в приемных у фавориток. Быть современным (передовым) и тем самым принятым у мадам дю Деффан значило «ненавидеть деспотизм, обожать Англию и свободу» (В. фон дер Хейден-Ринш). То есть и тогда «кадры решали все».

Мудрый Вольтер прекрасно выразил кредо новой эпохи: «Я есмь тело, и я мыслю, больше я ничего не знаю». Чем все это закончилось, мы знаем - появилась масса челкашей, вначале «поклонявшихся волхвам», затем и их отвергших, «не читки требует с актера, а полной гибели всерьез» (Б. Пастернак).

Конечно, и сейчас можно не видеть апокалиптических трендов, как пушкинский герой «плюнуть и поцеловать». Снобы ссылаются на Шеллинга, что форма умирает, достигнув совершенства. Можно подождать и это отомрет само собой. Можно! Сейчас все можно, дозволено все. А дозволено ли? Не упустим ли «мерцающую реальность бытия»?

Устами каждого воскликну я "Свобода!",

Но разный смысл для каждого придам.

Я напишу: "Завет мой - Справедливость!"

И враг прочтет: "Пощады больше нет"...

Убийству я придам манящую красивость,

И в душу мстителя вольется страстный бред.

Меч справедливости - карающий и мстящий -

Отдам во власть толпе... И он в руках слепца

Сверкнет стремительный, как молния разящий, -

Им сын заколет мать, им дочь убьет отца.

Я каждому скажу: "Тебе ключи надежды.

Один ты видишь свет. Для прочих он потух".

И будет он рыдать, и в горе рвать одежды,

И звать других... Но каждый будет глух.

Не сеятель сберег колючий колос сева.

Принявший меч погибнет от меча.

Кто раз испил хмельной отравы гнева,

Тот станет палачом иль жертвой палача.

А ведь это 1906 год!

 

Впереди образ Хама, массового человека, одномерного человека. И что, все опять по кругу? Как писал Г. Белль, упадок государства начинается с падения музыкальных вкусов.

Включите свой телевизор, настройте музыкальный канал; чувствуете, как рушится Россия?

Агамали МАМЕДОВ,

доктор социологических наук, профессор, заведующий кафедрой социологии коммуникативных систем социологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова. 

 Был такой (наверное, и есть) анекдот. Приходит к директору изобретатель с роботом для стрижки волос. И когда директор ему возражает, что-де головы-то у всех разные, изобретатель отвечает, что это только до первой стрижки.

 

Так и у нас. Дети рождаются (слава Богу, пока еще) разными, а затем образовательные стандарты, ЕГЭ уравнивают всех. Но раньше всех это делают, и очень «успешно», наше ТВ, Интернет и т.д.

Психологи любят выводить разные диаграммы соответствия стандартности и «зашоренности» мышления и количества часов перед ТВ, но главное не в этом, а в том, что ТВ (компьютер и др.) всего лишь инструменты и средства реализации основного господствующего жизненного тренда: убить время. А это не требует труда, усилия, сосредоточенности и всего того, что составляет основу всякой творческой деятельности. Просто надо прожить и убить время. Мы как-то и не замечаем, что рушатся устои всей цивилизации, появляются губительные для всего человечества тренды, ибо из шкалы ценностей окончательно вычеркиваются труд и творчество.

Для Античности время было вместилищем жизни: «Все у нас чужое, мой друг Луций, лишь время наше», - писал Сенека. Средние века - время как возможность познания Бога и самосовершенствования: «Даже возделывая виноградник, нога должна направлять тебя к истине».

Модерн выдвинул принципиально иной лозунг: «время - деньги».  Возникла масса теорий о цене, прежде всего, материальной, самого важного продукта - времени: тайм-менеджмент, рационализация жизни, учет времени (системы Форда, Богданова, Любищева и т.д.).

ХХ век своим отрицанием всего предшествующего гуманизма, войнами и социальными катаклизмами не мог не привести к идее абсурдности бытия и времени, которое, наверное, можно и убить.

Из меня
слепым Вием
время орет:
«Подымите, подымите мне
веков веки».
(В. Маяковский).

Потому что все остальные варианты - противостояние, исправление, творческая деятельность - требует, прежде всего, труда. А он (труд), увы, стал не в почете. Главное, считается, не производить, а потреблять. Производство абсурдно, опасно, катастрофично, а посему надо, прежде всего, потреблять. И в хаосе потребления, авось, и зародится что-то новое, необычное, нестандартное, но без устоявшихся истин, авторитетов, правил и норм.

Перформанс сменит культуру, флеш - моб - театр. Так возникла Альменда - первоначально земли общего пользования, а-ля городской пляж, где нет начальников, правил, законов, иерархии, но все хаотично живут и существуют в неком иллюзорном мире. Если XIX век формировал строгие вплоть до архитектурности представления о жизни (базис и надстройка), а ХХ век породил образ гигантской корпорации, то Постмодерн все свел к «пляжу», к развлечению, к человеку праздному. И вот в этой Альменде, как в некоем празднике, возникает иллюзия, новая иллюзия равенства и легкости жизни, беззаботной и неотягощенной ничем. Социологи отмечают, что потеря работы сегодня не становится трагедией, и в шкале жизненных ценностей не происходит обвал.

В. Розанов писал, что катастрофа в стране началась со смещения эстетических ценностей, когда на похоронах Некрасова Достоевский сказал, что Некрасова можно поставить наравне с Пушкиным, а студент (говорят, это был Плеханов) крикнул: «Выше, выше Пушкина!». Поэтому исчезают, надеюсь, не в последний раз, классики (ибо понять их - труд, еще какой труд, а это не в тренде сегодняшнего праздника). Иногда сравнивают нынешний культурный нигилизм с 20-ми годами нашей страны, когда ниспровергали все устоявшиеся авторитеты. Так, В. Маяковский писал А. Пушкину (понятно - кому же еще?!):

После смерти нам стоять почти что рядом -
Вы на Пе, а я на эМ.

Правда, «Крокодил» моментально отреагировал, что между М и П есть две буквы «вместе НО».

Однако аналогия начала нашего и начала прошлого века не верна. В 20-е годы были ЛЕФ, РАПП, имажинисты, комфуты, «Кузница», «Перевал», конструктивисты, оригиналисты - фразари, крестьянские поэты и т.д. Была творческая альтернатива, поливариантность поиска. Приглашались мировые корифеи науки. Все ждали не только нового Пушкина, не в слепом тумане обсуждались контуры будущей жизни. Ежемесячно в МГУ обсуждались самые интересные проблемы: Бог ли Христос, нужна ли адвокатура, какими будут брак, школы будущего. Был огромный интерес к литературе, к поэзии, театру. Для удовлетворения нового «книжного голода» было создано крупнейшее в Европе издательство «Земля и фабрики».

И надо ли от этого отказываться? Надо ли уподобляться странам, не породившим Достоевского, Толстого, Пастернака и Ахматову? Надо ли перенимать чужие ошибки и ехать в последних вагонах чужого поезда? Хотя, кажется, уже уподобились! Культура стала продуктом потребления на пляже Альменды. 30-летний стаж преподавания позволяет мне сделать вывод: для объяснения некоторых тем в социологии необходимо опираться на знание мировой музыки, литературы, науки. Но если раньше более 70% первокурсников занимались музыкой, то сейчас их менее 15%. Как сейчас объяснить студентам, что у каждого в Политбюро ЦК КПСС был любимый литератор, так Троцкий любил Пильняка, Сталин - Маяковского, а многие - Есенина и Бедного. Это практически невозможно понять, ибо чиновник и любовь к литературе с трудом воспринимаются сейчас. Представить чиновника, читающего стихи, в принципе, уже трудно. Мы же все в Альменде! Главное, как в рынке, не вмешиваться, не учить, не наставлять. Все вырастет само собой. Вот и выросло.

Бездумная коммерциализация культуры привела к созданию продуктов на потребу дня, на потребителя, спонсора, заказчика. А заказчик может быть всяким. Как следствие, экран заполонила криминальная тема, идет небывалое по охвату воспроизведение криминального поведения. И воевали они лучше, и слово держат, верны своей чести, законам. На памяти десятки новых фильмов про Великую Отечественную войну, которую выиграли благодаря штрафбатам, штрафротам, криминалу, а комиссары и чекисты только мешали им воевать, а так бы и война завершилась раньше.

Конечно, в литературе и раньше писали о челкашах - В. Гюго, А. Пушкин, М. Горький, Л. Леонов. Но это был не мейн-стрим их творчества. Их не идеализировали (может быть, только Горький). Так, Ф. Достоевский не только в каждом человеке видел преступника, но и в каждом преступнике - человека. И прежде всего, путь его к Богу, к истине, к красоте.

Сейчас же появились добрые киллеры, совестливый вор, честный грабитель, наверное, скоро будет и романтичный насильник. Причем, язык и стиль мышления криминальных групп автоматически становится тотальным. В далеко небесталанном сериале «Глухарь» порой трудно провести грань в поведении героев и определить, кто на чьей стороне. Представьте Анискина говорящим языком Глухаря, или действующим как Глухарь, или Тихонова или Даля, говорящими языком героев современных сериалов.

Кстати, о языке. Сказать, что в наше время не было мата (как и секса), значит, кривить душой. Но он был уделом маргинальных групп или эпатажных литераторов (Алешковский и т.д.). Ныне же «обязательность» мата вызывает ощущение трагичности бытия.

Появилась новая «эстетика безобразного», где все пошлое, некрасивое, анти-совершенное заслонило классику. Сравнить Г. Отса, М. Магомаева, С. Захарова и других звезд недавнего не с кем, даже если речь идет не только о внешних данных.

Талант - единственная новость,
Которая всегда нова.
(Б. Пастернак).

«Фабричный» продукт заслонил талантливую, но редкую индивидуальность, хотя декларируется, что новой цивилизации непременно требуются уникальность, единичность, яркость. Но ведь неповторимость имеет разные тренды - в сторону высоких идеалов, и наоборот. Как же нам обойтись без классиков?

Опять Шопен не ищет выгод.
(Б. Пастернак).

И, наконец, любая новая правящая элита, партия или просто политическая группа старается воспроизвести себя в следующих поколениях, для чего создаются паттерны поведения в детской литературе, кинематографе, театре и т.д. Не случайно СССР (при всех его проблемах) создал величайшую в мире детскую литературу (Л. Кассиль, А. Барто, К. Чуковский, С. Маршак, А. Толстой, С. Михалков), издавались и дореволюционные детские писатели. На книжных выставках в Европе советская детская литература производила фурор, причем без всякого «промоушена», рекламы и перформанса.

Когда же нам ждать от нынешней эпохи «страданий сеньора помидора», «белых дьяволят», неуловимых «юнкеров»? Или на пляже, в Альменде, уже ничего не нужно... и даже «Ежик в тумане», «Республика ШКИД», «Швамбрания» (далее по списку).

Но надо жить без самозванства,
Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.
(Б. Пастернак).

Агамали МАМЕДОВ, доктор социологических наук, заведующий кафедрой социологии культуры и коммуникативных систем социологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова.

 

Московская правда, 26.09.2012 г.